Россия возвращается на Ближний Восток

На протяжении многих последних лет Ближний Восток называют самым нестабильным регионом в мире.

Как считает известный израильский востоковед Гай Бехор, «этот регион извергает из себя кислоту, которая его и растворяет».

Насколько обратим этот процесс? По Бехору, «настолько же, насколько возможно обратное превращение яичницы в сырое яйцо».

И главное сейчас для государств как самого региона, так и внешнего периметра «уберечься от летящих во все стороны осколков».

Мы же со своей стороны отметим: сложно определить, что нужно считать главным идентификационным маркером региональных и внешних игроков и до каких пределов будут расширяться границы возникшего хаоса.

Все сгорело и сгорает в огне междоусобных войнах, внутренняя динамика которых не совсем очевидна.

Разрушены Ливия, Ирак, Сирия, Йемен… Как пишет Бехор, на протяжении десятков лет консолидация арабского мира базировалась на ненависти и вражде к Израилю. Но теперь Израиль по сравнению с другими странами Ближнего Востока «самое спокойное место в регионе».

Был арабский национализм, насеризм, социализм — исчезло, как исчезает наследие западной цивилизации, меняются партии, идеологические течения, парламентаризм.

Даже Турция, которая долгие годы гордилась своей парламентской системой — единственной в исламском мире светской демократией западного образца — переходит на жесткое президентское правление.

Сбывается прогноз советника президента США Джимми Картера по нацбезопасности Збигнева Бжезинского, согласно которому «восторжествуют не мечты о демократии, а модели, основанные на различных гибридах авторитаризма, национализма и религии».

Появились восточные «варианты» — неоосманизм, панарабизм, халифат, ставшие триггерами для непредвиденных процессов. С неоосманизмом ясно: речь идет о стремлении Анкары возродить свое влияние в пределах бывшей Османской империи. С халифатом не все очевидно, так как нет ясности, о каком именно халифате идет речь, арабском или исламском.

Все запуталось и никто не может сейчас определить, кто является главным бенефициаром, например, американской политики в регионе — ИГИЛ* или Иран. Работает фактор беженцев, которые устремляются в Европу.

Но вспомним, как 16 сентября 2015 года индийский и английский экономист, барон Десаи предлагал Брюсселю в сотрудничестве с ООН разработать и профинансировать план по расселению беженцев из Сирии и других ближневосточных государств в Центральной Азии. Есть проекты и о «возвращении» курдов в Закавказье.

Десаи тогда обвинили в «исторической и политической ограниченности», но он угадал тенденцию: возвращение на Ближний Восток механизма переселения людей, который почти всегда использовался в этом регионе, на протяжении всей своей долгой истории переживший несколько волн вторжений и переселения народов.

Жертвами дискриминации, насилия, преследований вновь становятся христиане.

Их нынешнее положение на Ближнем Востоке является напоминанием о событиях столетней давности и суровым предупреждением о будущем. Одним словом, регион, вновь оказавшийся на перекрестке истории, сталкивается с растущими старыми и новыми вызовами, которые нуждается в объективном анализе.

Хотя бы потому, что пространство, которое сегодня именуется Большим Ближним Востоком и которое включает и Закавказье, в разное время меняло свою геополитическую композицию в амплитуде от устойчивых очертаний до обнуления границ.

Все это требует, конечно, определенного анализа с острожным применением исторических аналогий.

Появление России в Закавказье в начале XIX века привело ее к столкновениям с Сефевидской и Османской империями. Вскоре в Санкт-Петербурге поняли, что территории, которые перешли в состав империи в ходе русско-персидских и русско-турецких войн, позволяют реализовать в полной мере стратегические интересы только в случае использования их в качестве военно-политического плацдарма для проведения восточного курса в широком смысле.

Без этого фактора установление стабильных границ в регионе Закавказья, не говоря уже об иных факторах, было непросто.

Когда в региональную политику активно вошли Англия, Франция и даже Австро-Венгрия, стало очевидно, что в ходе военно-политического соперничества с ними, Россия оказалась перед выбором: либо расширять дальше на Юг особое геополитическое пространство, либо укреплять и закреплять территорию в Закавказье как устойчивое геополитическое пространство.

Но специфика этого региона оказалась таковой, что пришлось даже на своей территории сталкиваться с различными векторами, выходящими на глобальный уровень.

Тогда, как и сейчас, кроме непосредственно соседствующих Ирана и Турции, в регионе был представлен широкий исламский мир.

Как раз активное присутствие последнего на региональной арене было и остается той спецификой, которая отличала и отличает Кавказ и Закавказье от остальных регионов европейской части Российской империи, а теперь Российской Федерации. Более того, периферии Персидской и Османской империй, оказавшиеся в составе Российской империи, фиксировали этническую и межэтническую экстраполяцию на российскую территорию с постепенным переходом в ярко выраженное «суверенное мировоззрение».

Так, грузинская политическая элита еще в 1918 году стала мыслить границами времен царицы Тамары, Азербайджан и кемалистская Турция действовали на основе доктрин пантюркизма, а концепция Великой Армении уходила корнями в самое ранее средневековье.

Есть и такой важный нюанс. Если в начале XIX века причины перекомпоновки территории Персидской и Османской империй заключались в их военном противостоянии с Россией, то после распада СССР все стало упираться в эндогенные изменения на Ближнем Востоке, которые географически и политически оформила Первая мировая война и связанный с ней дипломатический процесс.

Последующее укрепление влияния новой России на Ближнем Востоке и в Закавказье вначале хронологически практически совпадало с появлением неоосманской доктрины в Турции, а потом и ростом влияния Ирана.

Эти события обозначили определенную взаимообусловленность, а может быть, и взаимодополняемость имперских образований разного типа на части Евразии и на Большом Востоке, который обозначился как эпицентр геополитических перемен.

Статус-кво, сложившийся в регионе в 1920-е годы, может быть изменен на фоне заклинаний о территориальной целостности государств.

При этом открытым остается вопрос, можно ли считать такие геополитические процессы возвратом к геополитической архаизации или набравшая силу динамика будет создавать какое-то новое пространство с другим цивилизационным контекстом с преобладанием идеи национального моноэтнического государства.

Вот почему России не стоит наступать на «старые грабли» и необходимо пытаться влиять на трансформацию рождающегося в очередной раз геополитического пространства.

Прежде всего, в собственных национальных интересах, связанных со стратегией национальной безопасности. Говоря иначе, «новое возвращение» России на Ближний Восток и в Закавказье должно строиться по новым лекалам с тактическим выстраиванием международных коалиций и альянсов.