Европейские национальные государства — проект элит

14.11.2018 — 9:30

Публицист и историк Керстен Книпп заявил в интервью немецкой газете «Вельт», что возникновение осенью 1918 года на месте рухнувших Российской, Австро-Венгерской и Германской империй новых национальных государств — Чехословакии, Польши и Венгрии — было проектом национальных элит, а не среднестатистических граждан этих стран. Именно элиты «продвигали» идею национальной идентичности и патриотизма.

Осенью 1918 года карта Восточной Европы коренным образом изменилась: в течение всего нескольких месяцев на месте рухнувших Российской, Австро-Венгерской и Германской империй возникли новые государства: Чехословакия, Польша и Венгрия. Еще раньше независимость провозгласили страны Балтии, Украина и Белорусская Народная Республика.

Что же, собственно, произошло на востоке Европы в этом 1918 году? Публицист и историк Керстен Книпп (Kersten Knipp) посвятил этим событиями книгу «Блуждания. 1918 — судьбоносный год для Европы» (Im Taumel. 1918 — ein europäisches Schicksalsjahr). Основным местом работы публициста-полиглота, наряду с английским и французским языками владеющим также испанским, итальянским, португальским и арабским, является «Немецкая волна».

«Вельт»: Можно предположить, что никогда больше в течение столь короткого времени не возникало столько новых государств, как в течение всего нескольких месяцев между весной и осенью 1918 года. Почему?

Керстен Книпп: Потому что им представилась уникальная возможность. Подумайте-ка о двух наших восточных соседях — Польше и Чехии: Польша в конце XVIII века исчезла с политической карты, оказавшись растерзанной соседними империями. То же касалось и нынешней Чехии (и Словакии): этот регион управлялся из Вены. В XIX веке там зрела мысль о независимости.

Когда империя Габсбургов, царская империя и Османская империя, а также Германская империя распались, наконец, появилась возможность для возникновения на их руинах долгожданных национальных государств.

— Центральной формулой того года стало «самоопределение народов», как того потребовал президент США Вудро Вильсон. Это вызвало сильный резонанс.

— Да, по крайней мере, среди жителей этих регионов, которые раньше жили на территории больших империй. Для них слова Вильсона стали откровением, причем совершенно неожиданным. Потому что Вильсон, будучи президентом державы номер один, каковой США в то время как раз становились, вел Парижскую мирную конференцию довольно жестко — и как раз в духе этой формулы. Так что все надежды Восточной Европы были связаны именно с ним.

Однако что такое, собственно, «народ»? Кто к нему относится, а кто нет? Этот вопрос, на который невозможно дать однозначный ответ, вызвал в регионе немало разногласий.

— Вы пишете, что ни новообразованная Польша, ни ее соседи не были готовы к компромиссам. На самом деле в Восточной Европе Первая мировая война закончилась не в ноябре 1918 года — там боевые действия продолжались и далее…

— Да. Люди, еще вчера находившиеся под гнетом других, не обязательно уже на следующий день становятся носителями универсальных мыслей о свободе, подходящих всем и каждому. Их всех интересовала лишь своя собственная свобода, но не свобода других. Так что бои, которые они вели после ноября 1918 года, определялись стремлением максимально расширить собственную территорию, пусть и за счет соседей.

Это имело драматические последствия: миграцию населения или переговоры о будущей государственной принадлежности. Обострилась также проблема национальных меньшинств.

— Меня удивило ваше утверждение, что Польша была этаким проектом интеллектуальных элит — то есть что народные массы вовсе не размышляли в национальных масштабах.

— Европейские национальные государства действительно были проектами элит. Среднестатистические граждане отождествляли себя с регионами или городами, в которых они жили. Они начинали активно действовать лишь после того, как политические элиты (кстати, совместно с культурными элитами) в достаточной степени «продвигали» идею национальной идентичности.

Крестьянская избушка, которую восхваляла польская литература XIX века, в лирике преподносилась как этакая «основа основ» национальной идентичности. Но реальные избы вовсе не были «ячейками» патриотизма. Патриотизм продвигали в городах.

— Что такое вообще «национальная идентичность» применительно к событиям 1918 года?

— Национальная идентичность всегда является целой конструкцией. Она может опираться на более-менее понятные критерии — например, на общий язык. Умную политику можно определять по-разному.

Однако в неспокойные времена, как, например, сразу после Первой мировой войны, могут появляться и иные мотивы — например, ненависть. Какие при этом могут возникать комбинации, наглядно демонстрировали плакаты, которые держали, к примеру, участники демонстраций в Вене:

«К черту конторы по продовольственному контролю, к черту евреев! Дайте нам еду! Мы хотим картошки!» Вот такая «забавная» комбинация из нищеты и идеологии…

— Какую роль играли карты государств при переустройстве Европы в 1918–1919 годах?

— Карты представляли собой, в первую очередь, стратегические инструменты. Карты вполне могли отражать определенную действительность на местах, но это бывало далеко не всегда именно так: они могли лишь «симулировать» эту действительность — этническую, языковую, культурную…

Зачастую отправившиеся в Париж картографы всего лишь подделывали «очевидную реальность», с помощью которой дипломаты пытались уговаривать своих визави на переговорах — или же пытались уговаривать.

«Поддельная карта становилась „спасательным кругом“, когда иссякали убедительные аргументы», — вспоминал Исайя Боумен (Isaiah Bowman), главный картограф американской делегации.

— Можно ли говорить о том, что в 1918–1919 годах существовало некое «европейское сознание»?

— Сознание имело место, но оно не всегда было единым. Нынешние нации очень по-разному пережили войны и последовавшее за ней переустройство Европы. Для немцев, к примеру, она стала поначалу страшным поражением.

Сейчас мы воспринимаем те времена как времена начала становления национал-социализма.

Французы и британцы считали себя победителями, не забывая, однако, что понесли в этой войне тяжелые потери. Поляки и чехи, в свою очередь, рассматривают войну как начало борьбы за собственную независимость. Но хочется надеяться, что все они исходят из того, что им больше никогда не придется воевать.